Статьи

Мозги России

Нынешние 30–40-летние технократы могут оказаться последним поколением, готовым нести ответственность за национальную техносферу. Они талантливы и трудолюбивы, но их очень мало

Рисунок: Константин Батынков

У Стругацких есть замечательная повесть «За миллиард лет до конца света». Кто не помнит, в ней главные герои — ученые и инженеры, добившиеся нетривиальных результатов в своих областях, — начинают испытывать серьезные трудности, препятствующие завершению их работы. По мысли авторов, мешает им сама Вселенная, пытающаяся сохранить статус-кво, поддержанию которого исследования могут помешать. Герои оказываются перед выбором: уступить прессингу «слепорылого мироздания» или продолжить свой научный путь без всякой надежды на победу.

Нечто подобное испытали на себе практически все советские ученые и технократы после развала СССР. Особенно критично с точки зрения продолжения исследовательской карьеры пострадало поколение тех, кому сегодня 30–40 лет. Получив качественное, советского образца образование, они по большей части были вынуждены уходить в иные области или, в лучшем для науки случае, эмигрировать в страны с развитыми инновационными системами. Следующее за ними поколение (сегодняшние 20–25−летние) оказалось и хуже образованным, и — возможно, вследствие этого — менее ориентированным на собственно исследовательскую творческую работу; у них не горят глаза.

Драма сегодняшних 30–40−летних технократов тем любопытнее, что объявленная властью масштабная модернизация экономики и перевод ее на инновационные рельсы требуют как раз активного включения в процесс этого поколения: предыдущие сходят со сцены, а последующие внушают пока мало доверия. Любопытно и то обстоятельство, что «поколенческий провал» в среде технократов ощутим не только в России — в той или иной степени он свойствен многим европейским странам и США. Напротив, в Китае, Индии, Сингапуре и еще паре-другой азиатских государств поколение 30–40−летних технократов чувствует себя сегодня солью земли и предметом особой государственной заботы. Как стране с развивающейся экономикой, обладающей еще не до конца вытоптанными, по выражению академика Юрия Журавлева, «грибницами научных школ», России стоило бы занять свою нишу в этом глобальном процессе перетока технократического интеллекта с Запада на Восток. Пока мы (страна, государство, даже общество) этому не только не способствуем, но активно сопротивляемся.

Ну признайтесь же, что к людям, выбравшим целью своей жизни изучение природных процессов и превращение их в технологии, большинство из вас испытывает смесь недоумения и сочувствия. Притягательный культурный ореол технократа, формировавшийся большую часть прошедшего столетия, окончательно развеян: электричество берется из розетки, и satis superque*. Энергетический кризис, тотальное снижение уровня среднего и высшего естественнонаучного образования, нарастающая импотенция высокотехнологичных отраслей, разгул оккультизма, в конце концов, — все это не должно беспокоить среднестатистического обывателя, законно посасывающего пиво у гламурного телевизора после отправления своих профессиональных надобностей в хорошо освещенном, обогретом и компьютеризированном офисе.

Для развитых экономик вышеописанная ситуация поколенческого разрыва и дефицита технократических кадров пока сойдет за позволительный сценарий (квалифицированных китайцев и индусов все еще достаточно для того, чтобы заполнить там пустующие ниши). Однако странам развивающимся, особенно тем, что хотят сыграть в ближайшую технологическую игру и если не выиграть, то по крайней мере улучшить свой предыдущий результат, стоит всерьез задуматься о стимуляции технократической прослойки своих обществ. Прежде всего речь о России.

Именно технократическую прослойку 30–40−летних русских мы и решили рассмотреть поподробнее. Получился такой эскизный портрет одного поколения. Скажем сразу, четкой картины пока нет: если в Европе и Азии подобными проектами занимаются десятки исследовательских структур, у нас данных об этом объекте до обидного мало. Поэтому мы решили, воспользовавшись собственными журналистскими связями, сделать первый подход к снаряду — поговорить с несколькими представителями «потерянного технократического поколения», оставшимися в профессии, и выяснить у них, с какой стати они не уступили историческому прессингу и продолжили свой путь и что нужно сделать, чтобы страна оказалась в состоянии ответить на технократические вызовы. Поле ввиду профессиональной ориентации наших корреспондентов поделилось на три сектора: биологи, физики и прикладники. Начнем с последних.

Прикладники

Требования к таким специалистам в письмах мы сформулировали так: «ученый, исследователь 30–40 лет, подойдет и молодой технократ: инженер высокой квалификации, разработчик инновационных технологий — одним словом, специалист, в работе которого высока доля креатива».

При отборе организаций для интервью главным было то, что все они — крупные предприятия с высокой долей именно добавленной интеллектуальной стоимости своей продукции: территориальная компания «ОМЗ-Ижора», филиал концерна «Силовых машин» — завод «Электросила», Центральный котлотурбинный институт имени И. И. Ползунова (принадлежит инжиниринговой группе Е-4), ЦНИИ КМ «Прометей» и СевзапВНИПИэнергопром (филиал Северо-Западного энергетического инжинирингового центра РАО ЕЭС).

Нашим героям от 28 до 36 лет (1971–1979 года рождения), все они окончили аспирантуру и имеют степень кандидата технических наук. Наши собеседники оказались выходцами из инженерных семей, в детские годы успели зацепить технические кружки в советских домах пионеров и в школах, а в самой школе отдавали предпочтение техническим дисциплинам (математике, физике, химии). Они сознательно пошли в выбранные технические вузы. Необходимо отметить, что трое из пятерых получили хорошее базовое техническое, еще советского качества образование, не привязывающее их к теперешней узкой отраслевой деятельности, но личные наклонности («предпочел видеть результаты своей работы, а не заниматься совсем уж отвлеченной наукой», по словам одного из них) больше, чем обстоятельства, привели их таки в заводскую науку.

В аспирантуре института, который и оканчивали, учились двое — причем один из них, как и еще трое других, писал кандидатскую работу, совмещая учебу с работой и на базе своей рабочей дисциплины уже на предприятии. Защищенные диссертационные работы, обозначая какой-то квалификационный уровень наших героев, оказали и непосредственное влияние на развитие и модернизацию конкретных продуктов или технологических процессов на предприятии и были внедрены или внедряются на производстве.

Карьерные и научные амбиции сохранились почти у всех — тем более что конъюнктура для роста в их возрастной категории сейчас удачная. Ведь 45–55−летних в науке и среди управленческого инженерно-технического состава осталось совсем немного. В тяжелые для производства 1990−е многие из них покинули заводскую науку в поисках более хлебных мест. Еще более возрастные специалисты уже достигли карьерного, научного, а часто и жизненного потолка. Ровесники же наших молодых ученых шли в науку и на производство совсем редко — оказалось, что только у одного интервьюируемого вузовский однокашник работает по технической специальности (и это притом что в институтских группах обучалось по 12–20 человек!). Более молодая возрастная группа никакого конкурентного давления «снизу» не оказывает. Некоторые из наших собеседников — выпускников технических вузов первой постсоветской волны полагают, что произошел окончательный слом советской системы высшей школы, повлекший качественное ухудшение базового технического образования. Новая же система образования не сложилась, поэтому в среднесрочной перспективе в целом не следует ожидать притока выпускников вузов с качественной технической подготовкой.

Материальная мотивация в теперешней деятельности наших героев не главная, так как у всех пройдено то, что они сами называют «порогом стабильности», «финансовым уровнем безопасности». Заметим, что по современным столичным меркам, тем более для специалистов такого класса, зарплаты не столь высоки: минимальная — 30 тыс. рублей, максимальная — около 60 тыс.

Хром, никель, молибден

Малыхина Ольга, 36 лет. Научно-исследовательский центр, «ОМЗ-Ижора»

Достижение порога стабильности дает возможность для занятий научной работой, считает Ольга Малыхина, начальник лаборатории экспертизных исследований Научно-исследовательского центра территориальной компании «ОМЗ-Ижора». Лабораторию Ольга возглавила четыре года назад, когда ей было 32 года. В 1995−м она окончила факультет технологии и исследования материалов Санкт-Петербургского государственного политехнического университета (бывший Политехнический институт), защитив диплом по цветным сплавам с эффектом памяти форм, после чего поступила инженером на Ижорские заводы в Центральную лабораторию (предшественница НИЦ) в отделение штамповых и конструкционных сталей и сварных соединений. Из институтской группы в 20 человек, по словам Ольги, с металлом работает только она и ее подруга, которая занимается лабораторным оборудованием для металлообрабатывающих предприятий. Остальные однокашники Ольги по Политеху в основном устроились менеджерами на различные коммерческие предприятия. В советское время в заводской Центральной лаборатории работало около 700 человек (не менее сотни из них имели ученые степени), развивая технологии выплавки и обработки спецсплавов для корпусов и атомных реакторов энергоблоков и подводных лодок, химической промышленности, горной техники, судостроения и т. п. Сейчас в НИЦ осталось около 150 человек, из них только шестеро — с ученой степенью: один доктор и пять кандидатов технических наук, Ольга — самая молодая из них.

Свой приход в заводскую науку она называет случайным. На завод поступил заказ на изготовление валков для прокатного стана от Нижнетагильского металлургического завода, потерявшего традиционного поставщика с Украины. Кто-то из уральских умников решил, что валки можно попробовать изготовить из кованой, более надежной и износоустойчивой, чем литая, стали 155 ХНМ (хром, никель, молибден) с полуторапроцентным содержанием углерода, то есть почти чугуна. Опыта работы с ковкой этого очень хрупкого металла не было ни у кого, но заказов было немного, и Ижорские заводы взяли их на свой страх и риск. И оказались правы: после разработки технологии на Ижорских заводах заказ в сумме стал обходиться заказчику дешевле в разы из-за увеличившегося срока службы валков, и вскоре вслед за уральцами на валки из металла, обработанного по новой технологии, стали переходить другие металлургические предприятия страны.

Бурмистров Александр, 36 лет. «Электросила», ОАО «Силовые машины»

155 ХНМ — металл не дорогой, но во всем мире обычно он используется только в литых изделиях, очень быстро изнашивающихся. Исследовать, как сталь поведет себя при ковке, поручили как раз Ольге Малыхиной. Год назад она защитила диссертацию в Политехе. Для работы над докторской диссертацией пока недостает опыта — «нужны наработки на целом спектре металлов», но, главное, в отличие от подготовки кандидатской, где было достаточно ненавязчивого шефства старших товарищей, для новой работы нет команды более молодых, чем сама Ольга Малыхина, ученых.

36−летний Александр Бурмистров, начальник сектора отдела проектирования систем возбуждения энергетических машин завода «Электросила», филиала «Силовых машин», считает, что писать докторскую диссертацию и вести инновационные разработки, одновременно занимаясь выполнением заводских контрактов, невозможно. По мнению Александра, необходимо вернуться к прежней, существовавшей в советское время структуре, когда на «Электросиле» соседствовали завод и исследовательский институт. Но в 1990−х институт закрыли, а институтские КБ переподчинили главному инженеру завода. Нужен инновационный центр, где можно было бы вдумчиво и без заводской суеты изготавливать пилотные образцы новой техники и разрабатывать новые технологии, чтобы не оказаться вытолкнутыми с рынка.

В науке ученый имеет право на ошибку, на заводе же в жестких условиях работы на заказчика, тем более в такой стратегически важной с точки зрения безопасности сфере, как энергетика, ошибки исключены и можно говорить лишь о разработке поддерживающих инноваций. Прорывные технологии возможно разработать только в инновационном центре корпорации. Мы сейчас умудряемся находиться на одном уровне с западными компаниями, говорит Александр, только благодаря тому, что 50 лет назад наши предшественники в исследовательских институтах предложили решения, многие из которых тогда казались неприемлемыми для производства, но, доработанные, заняли лидирующие позиции на мировом рынке. Сейчас, особенно в системах управления турбогенератором, мы начали серьезно отставать. А ведь без разработки нового привлечь молодых исследователей в заводскую науку невозможно.

Александр Бурмистров говорит о системах управления со знанием дела. В 1994 году он с отличием окончил кафедру систем автоматического управления (САУ) Петербургского электротехнического университета (бывшего ЛЭТИ), а в 1997−м защитил кандидатскую диссертацию на тему «Разработка и исследование адаптивных электрогидравлических следящих приводов летательных аппаратов». Задачи, которые ставились в диссертации, были прикладными и касались совершенствования адаптивных приводов для управления вектором тяги самолетов-истребителей. Во время подготовки диссертации Александр ездил на авиационный завод, «поменял там кое-что, получил эффект».

Александр начал работать ассистентом кафедры САУ в 1990−е, когда на преподавательскую зарплату выжить было просто нельзя. Не спасали и выполняемые время от времени договорные работы, и в 1998 году он подался на заработки в «Электросилу», в родственный его кафедре отдел. Сейчас за четверть ставки в институте, где он продолжает «работать для души», ему платят около 800 рублей (и платили бы около 6 тыс. при полной рабочей ставке со всеми надбавками), в «Электросиле» же его оклад — около 40 тыс. рублей. На заводе Александр Бурмистров продолжил заниматься системами управления применительно уже к системам возбуждения энергетических машин — турбо— и дизельных генераторов.

Качество подготовки в вузах сейчас провально снизилось, это Александр видит по студентам-дипломникам, которые разрабатывают у него в отделе свои дипломные проекты. По его наблюдениям, базовое теоретическое образование у многих еще на приличном уровне, но в пустую формальность превратились выпускающие кафедры. Для повышения качества выпускников в ЛЭТИ могли бы заработать лаборатории «Электросилы», а не стремящиеся туда компании ABB и Siemens. Дело в том, что в рамках национального инновационно-образовательного проекта в том же ЛЭТИ на кафедре САУ после отбора финансируемых проектов должны появиться учебно-научные лаборатории автоматизации и электропривода компании Siemens и автоматизации, управления, коммутационного оборудования и электроприводной техники компании ABB. Александр считает такой подход стратегическим просчетом руководства в сфере российского образования. Это своего рода зомбирование, говорит он. В умы будущих российских инженеров закладывают определенный бренд. Это учит студентов решать узкую технологическую проблему, но никак не учит создавать новое знание. Так формируются основы для технологического отставания и переориентации на западного производителя, причем в такой стратегически важной для любой страны сфере, как энергетика.

Облопаченный диск

Гаврилов Сергей, 33 года. Центральный котлотурбинный институт

С энергетикой связана деятельность и другого нашего героя, Сергея Гаврилова. Когда в декабре 2006 года Гаврилов стал полноценным руководителем отдела прочности и ресурса энергооборудования Центрального котлотурбинного института имени И. И. Ползунова (ЦКТИ), к нему в подчинение попали сразу 70 специалистов с высшим образованием, 10 из которых имели научные степени. Сергей возглавляет очень молодой по меркам института отдел — в нем около 20 специалистов моложе 40 лет. Средняя зарплата в отделе — около 25 тыс. рублей. Но столько набегает от хоздоговорных работ по изучению причин аварий и состояния энергооборудования на электростанциях, оклады же специалистов в среднем редко превышают 8 тыс. рублей.

Начало своей энергомашиностроительной карьеры Сергей Гаврилов считает случайным, хотя сам он окончил кафедру «Механика и процессы управления» физико-механического факультета Санкт-Петербургского технического университета по специальности «динамика и прочность машин». Благодаря рекомендации близких знакомых Сергей устроился на Ленинградский металлический завод.

Выбранное место работы, возможно, показалось приемлемее других потому, что в тот период менеджмент ЛМЗ, отбиваясь от наседавших олигархов, совсем не бедствовал в условиях независимости и наличия заказов. Так или иначе, Сергей поступил на работу, что называется, по диплому в специальное конструкторское бюро «Турбина» при ЛМЗ, в отдел прочностных расчетов. В науку он пошел с подачи своего начальника, руководителя сектора точностных расчетов Сергея Тихомирова, реализовав прикладные наклонности и подготовив, учась без отрыва от работы в аспирантуре, диссертацию «Усовершенствованная методика расчетов напряженно-деформированного состояния и частотных характеристик рабочих лопаток паровых турбин». Любопытно, что именно благодаря наличию таких методик расчета отечественные производители паровых турбин долгое время обходили своих конкурентов из той же Siemens. Немцы долгое время предпочитали просто не связываться с изощренными способами вычисления состояний (например, частотных характеристик) так называемых облопаченных дисков (дисков с насаженными лопатками) последних ступеней турбины с самыми длинными лопатками и пошли по пути более простого технического решения, применяя на последних ступенях только отдельно стоящие жесткие лопатки. Намного труднее посчитать частотные характеристики облопаченного диска, на котором закреплено сразу несколько лопаток. Сергей и разработал методику постановки граничных условий при анализе основных конструкций рабочих лопаток, позволивших значительно повысить точность и эффективность проводимых расчетов. После внедрения на ЛМЗ с помощью этой методики были модернизированы несколько типов лопаток.

Кандидатскую работу Сергей защитил на ученом совете ЦКТИ, руководство которого сразу пригласило его на работу. Сергей, кстати, едва выкроил время для интервью: он должен был провести совещание по результатам исследования аварии на Смоленской АЭС, где на одной из турбин полетели лопатки, и тут же ехать в командировку на другую аварию. Из-за такой гонки в ЦКТИ не остается времени на научную деятельность, пожаловался Сергей, но он верит, что со временем в институт вернутся НИОКР.

Стелз для районной подстанции

Кузнецов Павел, 35 лет. ЦНИИ конструкционных материалов «Прометей»

35−летний Павел Кузнецов, заместитель генерального директора по научной работе по нанотехнологиям ФГУП ЦНИИ КМ «Прометей», родом из Москвы. Он окончил факультет технической физики Московского инженерно-физического института по специальности «ядерные энергетические установки». Потом поступил в аспирантуру росатомовского Института неорганических материалов им. А. А. Бочвара, разрабатывая материалы высокотемпературной сверхпроводимости. Затем женился и в 2000 году переехал в Петербург. Выбирая между двумя питерскими институтами для продолжения научной карьеры, он остановился на более сильном материаловедческом «Прометее». И не прогадал. Он быстро становится ведущим инженером, а потом и начальником сектора магнитных материалов отдела современных функциональных материалов института. Год назад его назначили заместителем гендиректора по научной работе по нанотехнологиям, и сейчас он создает нанотехнологический научно-технический центр.

В 2005 году Павел Кузнецов защитил в ЦНИИ КМ «Прометей» диссертацию «Создание эффективных систем электромагнитной защиты на основе магнитно-мягких аморфных и нанокристаллических сплавов Co и Fe». В рекомендации об использовании результатов его диссертационной работы сказано так: «Целесообразно применение разработанных материалов в судостроении, авиастроении, космической технике, прецизионном приборостроении, прежде всего для защиты навигационных и приборных комплексов, систем связи и для борьбы с террористической деятельностью».

Всплеск исследований по аморфным, магнитоаморфным и нанокристаллическим магнитно-мягким материалам наблюдался в 1980−е годы. Но такие материалы научились производить в промышленных масштабах сравнительно недавно. Использование приставки нано— применительно к этим сплавам, рассказывает Кузнецов, — не дань моде. Такие материалы получают с помощью так называемой технологии спинингования, когда расплав на основе железа и кобальта пропускается через прорезь и выливается плоской струей на быстро вращающийся диск, при этом скорость охлаждения колоссальная — 105–106 ВЕРХНИЙ РЕГИСТР!!! градуса в секунду. При таких скоростях в стремительно охлаждающемся сплаве не успевают даже начаться процессы кристаллизации. Так получают, по сути, аморфный металл, в том числе и со свойствами материалов стелз-технологий.

Павел Кузнецов собирается применить магнитно-мягкие сплавы для реконструкции 499 питерских силовых подстанциий, встроенных в жилые дома. Все говорят о наших материалах: а, это технология стелз. Ну да, и стелз тоже — действительно, это материалы, не отражающие электромагнитное излучение, а, наоборот, поглощающие его. Но из этих же магнитно-мягких материалов можно изготовить магнитные экраны для экранирования полей в диапазоне частот 50–10 000 Гц на основе лент аморфных сплавов, с гораздо большей эффективностью экранирования по сравнению с традиционными электромагнитными отражателями. Конечно, диапазон их применения широк, но для начала можно было бы начать использовать разработанный нами материал, говорит Кузнецов, например, для изолирования квартир жильцов от вредного электромагнитного излучения подстанций, раз нет технической возможности эти подстанции вынести из жилых домов.

Физики

Губарев Федор, 35 лет. Институт теоретической и экспериментальной физики Фото: Александр Забрин

Директор Института теоретической и экспериментальной физики Борис Шарков не колеблясь рекомендовал нам своих сотрудников Владимира Шевченко и Федора Губарева для проекта «Золотые мозги России». Оба 1973 года рождения. Оба старшие научные сотрудники ИТЭФ, кандидаты физико-математических наук. Основные работы посвящены различным аспектам квантовой хромодинамики, в частности, явлению казимировского скейлинга. В настоящее время заняты физикой редких распадов В-мезонов, в том числе радиационных распадов, интересных для программы эксперимента LHC в ЦЕРНе, с которым активно сотрудничают. Оба входят в число лидеров в индексе цитируемости.

Владимир Шевченко в 1996 году окончил МИФИ. Работал в Утрехтском университете. Лауреат Государственной премии для молодых ученых за выдающиеся работы в области науки и техники 2003 года. С 2004−го преподает на кафедре «Физика элементарных частиц» в МФТИ.

Федор Губарев в 1996 году окончил МФТИ. Работал в Физическом институте имени Макса Планка (Мюнхен, Германия) и в университете города Каназава (Япония). Получатель персонального гранта президента Российской Федерации в 2005–2006 годах.

Нашу беседу мы начали с вопроса, почему они пошли в науку в то время, когда многие из нее уходили.

Владимир Шевченко: Большинство из тех, с кем я оканчивал институт, не работают в науке. Даже те, кто уехал на Запад и окончил там аспирантуру. Они занимаются бизнесом, IT, кто чем. Мне наука нравилась всегда. Дело еще, наверное, в ощущении перспектив, которые открываются сейчас перед физикой. Если бы меня спросили, что было самым главным в физике за последние десять лет, то я бы ответил: понимание, что видимая часть мира составляет по массе и энергии всего пять процентов того, что есть в мире. А про остальные девяносто пять не известно, что это такое. Отсюда масса проблем, которые предстоит решить. Поэтому я совершенно не согласен с теми, кто говорит, что физика как наука пребывает в кризисе. На повестке дня в физике высоких энергий, как и в физике конденсированного состояния, стоит множество интереснейших задач. Найдет ли Россия себе место при их решении, это другой вопрос.

Шевченко Владимир, 35 лет. Институт теоретической и экспериментальной физики Фото: Александр Забрин

Федор Губарев: Какие источники заработка существуют сейчас в нашей области помимо грантов? Их два. Первый — это работа на Западе либо участие в совместных с Западом коллаборациях. И, кстати, мы сами после института по два года работали за границей, я — в Германии, Владимир — в Нидерландах. Второй — это решение прикладных задач или преподавание. А базовая ставка старшего научного сотрудника — то, что должно было бы быть основным источником нашего заработка, — составляет две с половиной тысячи рублей. То есть можно сказать, что основные источники нашего заработка сегодня не связаны с наукой в России.

В. Ш.: Нормальная демографическая структура научного сообщества — это пирамида. А сейчас есть молодые до 30 и есть люди, которым за 65, а то и за 75. Между ними — от 35 до 50 — провал. Пока еще очень многое держится на старшем поколении. Но когда этот старший слой уйдет, я не знаю, что будет. Хотя у нас очень часто молодой человек зарабатывает больше, чем его начальник. Руководство института понимает, что семидесятилетнему профессору, который имеет жилье, пенсию, у которого дети выросли, можно платить по минимуму, и он будет продолжать работать, а если тридцатилетнему сотруднику не платить более или менее достойно, то он уйдет.

Ф. Г.: Я пришел в ИТЭФ еще студентом в 1993 году, и за семь лет в нашей лаборатории не осталось ни одного студента. Они защищали диплом и уходили. Впрочем, сейчас есть три сильных молодых человека. Держимся за них изо всех сил. Если их не будет, то можно закрываться. Но все же деньги не главное. Если бы мы могли поставить перед всеми молодыми специалистами задачи, которые зажгли бы их, то деньги уже не играли бы такой роли. Мы в нашей лаборатории можем поставить такие задачи. Потому что мы теоретики. Надо понимать, что мы наряду с математиками — самые «дешевые» ученые, у нас нет огромных расходов на оборудование и материалы, как у наших коллег-экспериментаторов. И поэтому неудивительно, что все основные экспериментальные программы, которые осуществляются в институте, проходят в рамках международного сотрудничества с научными центрами Европы, США и Японии, где мы занимаем вполне серьезные позиции. Например, один из сотрудников нашего института, Андрей Голутвин, был недавно избран руководителем эксперимента LHC в ЦЕРНе, который объединяет почти 900 человек из 50 институтов, представляющих 17 стран. Это большой успех.

В. Ш.: На мой взгляд, показателем успешной работы соответствующих государственных структур должно быть количество вновь созданных рабочих мест в сфере науки, привлекательных на мировом рынке интеллектуального труда. Наука глобализирована, и в мире хорошо известно, сколько в различных сферах на разных ступенях демографической научной лестницы стоит работа специалиста, от аспиранта до профессора. Эти цифры примерно одинаковы во всем мире. И если мы претендуем на науку мирового уровня, мы должны иметь рынок научного труда мирового уровня. Большой или маленький — на сколько денег хватит. Тут важно все: и зарплаты, и вложения в материальную базу, и инфраструктура. И чиновник, отвечающий за науку, должен будет показать, например, сколько людей с Запада приезжает в Россию работать. А пока мы видим только препятствия даже для работы у нас молодых ребят из Украины и Белоруссии. Проблемы и с допуском, и с гражданством. Им легче уехать в США, чем к нам.

Рабочие места мирового уровня должны не только решить проблему заработков, но и дать примеры историй успеха. У нас такие примеры есть, но все они связаны с тем, что человек уехал на Запад. Он может ездить туда-обратно, но все равно психологически его успех связан с Западом.

Ф. Г.: Напрашивается вопрос: почему мы сами не эмигрировали? Это, пожалуй, иррациональный выбор.

В. Ш.: Я только что вернулся из полугодового пребывания в ЦЕРНе, в Женеве. Но эмиграция — это совсем другая история. Академик Людвиг Дмитриевич Фаддеев, когда его спрашивают, почему он в свое время не уехал, в качестве одной из причин называет свою любовь к русскому лесу.

Ф. Г.: Если вернуться к проблеме молодых специалистов, то, конечно, мы сталкиваемся с падением уровня подготовки студентов. Если человек не знает, зачем он учится, и не собирается работать по специальности, то ожидать от него по-настоящему глубоких знаний не приходится.

В. Ш.: Должен согласиться, что системы, которая обеспечивает подготовку специалистов-физиков, их системного производства в стране сейчас нет. Отдельные сильные люди продолжают попадаться. И мы сейчас занимаемся, я бы сказал, не производством, а выращиванием буквально отдельных людей, которых можно довести.

Культурное поле в стране очень узкое. Оно не покрывает всего государства. Отсутствует понимание того, что если человек с уровнем образования и культуры выше среднего уезжает за границу, то средний уровень образования и культуры в стране понижается. И это, если хотите, математический факт. У нас даже структура миграционных потоков ведет к снижению культурного уровня страны, и никакого обратного тренда не видно.

В. Ш.: Нас осталось так мало, что иногда я думаю: если бы я был министром, я бы к каждому человеку, серьезно занимающемуся наукой в России, лично приходил и спрашивал, что ему нужно.

Биологи

Биографии многих российских биологов, которым сейчас около сорока и которые хотели заниматься наукой, похожи. Многие из них уехали из России. В этой среде говорят, что биология вообще съехала почти вся. Константин Северинов, ныне профессор американского Университета Ратгерса, уехал в США практически сразу после окончания биофака МГУ. Оставаясь профессором в Ратгерсе, в 2005 году Северинов начал работать в России. Зачем? «Не хочется говорить высокие слова, они могут звучать напыщенно или лживо, но мне действительно хотелось бы поддержать научные традиции, частью которых я себя считаю, а именно школу известного своими пионерскими работами в области регуляции транскрипции генов Романа Хесина. Когда я начинал работать в советских институтах в конце восьмидесятых, я ощущал, что эти традиции живы. Сейчас такого ощущения, к сожалению, нет. Что такое научные школы? Это люди. Такие, как Хесин. Когда его выставили из Москвы в борьбе с космополитизмом, он уехал преподавать в Прибалтику и оттуда в выходные приезжал в Москву, чтобы ставить эксперименты в лабораториях друзей».

Северинов Константин, 40 лет. Институт молекулярной генетики РАН Фото: Митя Алешковский

Северинов хочет не только поддержать связь времен, но и попытаться показать, что в России можно создать лабораторию западного уровня, чтобы она была известна мировому научному сообществу качеством и оригинальностью своих работ. Что для этого нужно? Северинов смеется: «Работать нужно больше. И на работу бежать как на праздник, потому что интересно». В Москве он заведует двумя лабораториями — в Институте молекулярной генетики РАН и Институте биологии гена РАН, здесь защитил докторскую.

Северинов и в России продолжает свою любимую тему: изучение механизмов регуляции экспрессии генов у бактерий. В частности, с его участием стало стремительно развиваться направление, первооткрывателями которого были ученые из Института молекулярной генетики. Они открыли новый класс микроцинов — белковых веществ, которые выделяются некоторыми бактериями в условиях голодания. Микроцины помогают выжить их продуцентам, ограничивая рост близкородственных бактерий, которые не производят микроцинов. Десять лет назад тема «зависла», потому что молекулярный механизм действия микроцина оставался невыясненным. Северинов с коллегами возобновил исследования: сначала при поддержке американских грантов, а затем — РФФИ и программы президиума РАН «Молекулярная и клеточная биология». Результатом стала серия статей в международных журналах и подача заявок на международные патенты. «В принципе помимо чисто научных интересов здесь просматривается и практический выход — например, микроцины или вещества на их основе можно использовать вместо антибиотиков, ко многим из которых у бактерий возникла устойчивость».

К работе в своей московской лаборатории Северинов активно привлекает студентов и аспирантов, многие из которых трудятся и в его американской лаборатории. Он считает, что успешность лаборатории полностью зависит от команды, и отмечает, что поиск сотрудников — дело непростое: такого интереса к науке у молодых и того уровня подготовки, какой был раньше, сейчас не видно. Северинов преподает на биофаке МГУ. «На четвертом курсе уже все распределились на курсовые работы, — говорит ученый. — Я спрашиваю, какая тема и почему именно она? Считаные студенты говорят, что им интересна эта работа, они хотят разобраться в молекулярном механизме того или иного биологического явления. Большинство же начинает барабанить заученные фразы — типа “хотим победить рак”. Такой утилитарный подход вряд ли правильный. Посмотрите на лауреатов Нобелевской премии. Мало кто из них считал, что ищет магическую пулю или имеет перед собой какую-то другую чисто практическую цель. Они годами копались, казалось бы, в мелочах и почти случайно получали фундаментальные результаты, которым позже находилось приложение».

Дмитрий Купраш , 40 лет. Институт молекулярной биологии им. В. А. Энгельгардта РАН Фото: Митя Алешковский

Руководитель исследовательской группы Института молекулярной биологии им. В. А. Энгельгардта РАН 40−летний Дмитрий Купраш тоже ведет факультативные занятия, в том числе и в МГУ. Но на них, по его словам, мало кто ходит из студентов. «Вообще, жизнь показывает, что одинокому молодому человеку, который хочет связать себя с наукой, лучше уезжать, — говорит он с досадой. — Я разговаривал с ними, им реально предоставляют хорошие условия, но после того, как они поучатся и добьются научных успехов за границей, куда их буквально выгоняли. А иначе у них не будет никакого карьерного роста. И у них нет проблем с оборудованием, даже за несколько миллионов долларов, о котором мечтаем мы. Западная наука очень интегрированная. У них нет проблем поехать в соседний университет и там проверить результаты, или поехать в Европу, или послать туда нечто — у нас же масса препон. В дополнение к финансовым сложностям и нервотрепке с визами возвращаются до боли знакомые советские заморочки. Мы теперь или родину продаем, или подозреваемся в терроризме. В сравнении с российским завлабом его американский коллега имеет гораздо больше свободы в распоряжении средствами. И гранты там долговременные — на три-пять лет. Подготовка грантов — серьезная бюрократическая и научная работа, которая отнимает немало времени. Заявки подвергаются экспертизе панелями экспертов — авторитетных ученых. При этом панели меняются, чтобы не было обвинений в “мафиозности”. Экспертиза укажет на недостатки, если они есть, и заявку можно будет подать снова. В России академические деньги на научные исследования на текущий год получают лишь в мае или июне, а к концу года, то есть через полгода после получения, они должны быть потрачены, иначе они сгорят. На следующий год нужно снова подавать заявку, проходить абсолютно непрозрачную экспертизу и, если повезет, опять получить деньги в июне. Чтобы купить необходимое оборудование или реагенты, нужно устраивать тендер, ждать его результатов, потом доставки необходимых вещей, что занимает месяцы. Так что работать почти и некогда».

Годы после перестройки российские ученые во многом существовали за счет западных грантов. Но сейчас это финансирование все время сокращается. «И это логично. Если раньше мы были почти нищей страной, то сейчас западные фонды резонно замечают, что при таких ценах на нефть страна вполне может обеспечивать свою науку», — говорит Дмитрий Купраш.

Читайте также:

• Как устроится на работу - готовимся к собеседованию (советы психолога)
• Как вести себя на собеседовании
• Стресс-интервью: как не потерять лицо?