Романов Дмитрий Дмитриевич

Дом одного человека.

Я – радужный дракон. Рисунок на холсте, картина на стене. Человек, который меня изобразил, говорил, что всё, что у нас есть подобно росчерку кисти – вот в твоём распоряжении густой синий, насыщенный зелёный, богатый жёлтый, а вот всё это уже на полотне. И что у тебя есть своего – оно только на миг твоё. На тот бесконечно малый миг, пока краска переходит с волоса на ткань. Не было твоим до, и уж точно само по себе теперь.

Я наблюдал, как разворачивается эта картина со своей деревянной стены. В дверь позвонили. По коридору прошёл Макс – отпирать. Макс снимал наш дом вместе с компанией вольных, как в мыслях, так и в манерах, художников. Собственно говоря, то был не дом в привычном смысле слова, а сквот.

А что такое сквот в привычном смысле этого слова? Видимо, это пристанище силы, разъединяющей идею дома с его наполненностью. Флуоресцентные картины на стенах, среди которых я летаю, мандалы непонятных божеств, скульптуры из подручных материалов, глиняный авангард. И гвозди с шурупами, танцующие и поющие по фанерным ширмам, разделяющим комнаты.

Кто они, обитатели нашего сквота? Мне сложно представить более диковинных существ. Наиболее понятным здесь оказался кот Цигейка. Он никогда меня не замечает. А вот теперь трётся в ногах у Макса, просит еду. Просто и мудро. Вот кто-то вошёл. Наверное, это и есть тот самый Малютка Дэн, как его у нас называют. Не мне судить, но с местом этим он диссонирует.

Вот Макс – волосы по пояс, тощий вождь аистов. Тату «горящий глаз всепроникающей Любви» на его плече. Его назвали в честь пулемёта - Максим. Он часто кашляет – много курит и принимает. Но парень добрый, любит маму и папу, хранит их фото на столе, хотя не бывал у них, кажись, года три. Просто, скорее всего, не в чем явиться в отчий дом. Да и все эти тёмные делишки…

Таких как он, желающих укрыться в утробе, но боящихся невозвращения, тут полным полно: на двухъярусных кроватях, по углам, на чердаке, снедаемом галлюциногенной паутиной. В путах бренного разума и довлеющей Воли социальной машины. Трясущиеся руки, просящие мира и тепла. Вот они жмутся нагими телами друг к другу, расцвечивая груди и ягодицы в пурпур и посыпая ложным жемчугом.

Я тоже ношу пурпур и жемчуг, только настоящий. Жаль, что картины всегда врут.

А вот Денис - Малютка Дэн - тот совсем другой. Ну, причёска как причёска, свитер, брюки, кроссовки. Это что касается взглядов на жизнь. С художественностью потуже. Туго, потому что вроде сдавил, а не чувствуешь. Хотя и он-то в целом парень не плохой. Говорят, девственник. Редкость – радостно даже. Как неожиданная жемчужинка в миске риса, от которой остался скол на зубе. Ранка на языке, привкус крови. А если приглядеться – чужой зуб в белой каше. Фу! Амфетамины.
- Здарова, здоровяк! – Макс мерцает в разноцветных лентах с потолка.
- Хай.

За спиной осень. Малютка Дэн мнётся на пороге, заметно водя носом. На чердаке парни из художки курят траву. И амбре непальских благовоний только усугубляет дело – вдавливает тяжёлым древесным духом острый конопляный запах чётко в ноздри. Постепенно привыкнет, а через пару минут уже сможет различать в свечной темноте очертания предметов.

Горы священного хлама вибрируют со всех сторон эхом чужих жизней. Светятся картины на стенах. Из приоткрытой двери льётся ультрафиолет. Зубы, перхоть на свитере, шнурки кроссовок – всё лучезарно белое. И фокальные провалы по всем направлениям, куда ни глянь. Мёртвенно-манящий саван ламп, гул бонгов. Малютка Дэн явно нервничает.

- А ничего, привыкнешь сейчас.
- Я разуюсь? – голос здоровяка дрожит.
Макс резко наклоняется и хватает его за мыски «найков». Театрально, жутко.
- Не-не, чувак! Будь гостем. Расслабься – я вон сам, видишь, как из пещеры… уборка-уборка. Ох, вечный разбор.

Они проходят мимо меня, не замечая. Я тут давно и уже смирился с пылью и забвением.
- Ну, как, готов? – во флюре зубы Макса блестят, как у чеширского кота из сказки.
- Света?
- Называй её Светлячок. Она уже на первом плато – вкрутило хорошо. Ты главное… ну, сам смотри. Блин…
Макс пихнул в потную ладонь Дэна упаковку презервативов.

Малютка Дэн заглянул в приоткрытую дверь, но тут же высунулся обратно. Я почти уже не видел их за углом, но слышал возню и недовольный шёпот Макса:
- Ну, чего ты, а? Иди давай, ломака, ё.
- А ты уверен? - голос дрожал сильнее.
- Слушай, я тебе говорил, у нас принцип – любовь всем. Всем, браток, и каждому! Её никто не заставляет. Она – наша Великая Мать… Ты ж знаешь. Ну, я ж тебе читал, давал слушать. Блин, может тяжечку чая?

Они снова появились в прихожей. Макс усадил гостя на табурет и принялся шуршать по полкам. Они что-то шептали ещё, но почти не слышно, потому что Светлячок в комнате подала томный голос. Засветился огонёк, пахнуло острым. И на минуту воцарилась тишина.
- Всё, иди, - голос Макса был сдавлен и загадочно радостен.
- Да, да, - рассеяно вторил его интонации Малютка Дэн.

Они закопошились, опрокинули табурет на мягкий пол и скрылись за углом. Потом вышел Макс, ища в кармане сигареты. Он отворил дверь в осенние сумерки и чиркунл зажигалкой.

Через пол часа фиолетовую плаценту дверного жалюзи распахнула Светлячок. Она была по пояс голой и несла в руках китайский чайник. Светлячок была русалкой, и никогда этого не скрывала. Позвякивая чашечками о блюдца, она слизывала с губ соль великого моря любви.